РЕВЕККА ЛЕВИТАНТ
Конечно Цветаева отличалась от всех. В своём раннем стихотворении «Молитва» она уже просит о смерти: «О дай мне умереть, покуда вся жизнь, как книга для меня.» «Ты дал мне детство — лучше сказки и дай мне смерть — в семнадцать лет!» Но почему же это стихотворение совершенно не звучит мрачно, а звучит наоборот бодряще, возбуждающе? Там бурлит такая полнота жизни, такой праздник, такая сила индивидуальности, что вся будущая жизнь после семнадцати лет, вся эта наступающая действительность представляется жалкой и отталкивающей. Маринин разрыв с действительностью оказался гораздо страшнее и трагичнее.
Для неё романтизм и поэзия суть одно и то же. Как пишет Грета Ионикс «Разрыв между Мечтой и реальностью, Идеалом и действительностью определил мировосприятие и творчество романтиков. Видя в окружающей действительности лишь одну пошлую прозу, презирая её, романтики неустанно трудились над построением некоего идеального мира, в котором могла бы восторжествовать Мечта.» Эпоха же наступила самая кровавая. Что Марине Цветаевой в этой эпохе, было делать, романтику и поэту до мозга костей? С годами её конфликт с окружающим лишь усиливался, дойдя до крайней степени после возвращения в СССР. В её самоубийстве была и логика и решимость, вызывающие уважение.
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее — область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Юноша бледный со взором смущённым!
Если ты примешь мои три завета,
Молча паду я бойцом побежденным,
Зная, что в мире оставил поэта.
Выше приведено стихотворение Брюсова. Именно Брюсов был одним из первых мэтров, кто приветствовал молоденькую Цветаеву. Что в этих заветах является хоть сколько-нибудь нравственным? НИЧЕГО.Очень во многом Цветаева и является адептом заветов Брюсова. Она пишет о нем в дальнейшем весьма негативно, чего Брюсов полностью заслуживает. Марина несравненно выше Брюсова и человечески и поэтически. Прочитав книгу Еремея Парнова “Тень Люциферова крыла”, я пришла к выводу, что Серебряный век со всей его утонченностью и изысканностью, переполнен самыми страшными трагическими предчувствиями и над этим скоротечным периодом нависает пугающая дьявольская тень. Этому периоду присущ особый дух вседозволенности, романтической устремленности в иной мир, эгоистической сосредоточенности на себе, греховности, бесовства. Все то, что Ахматова впоследствии пыталась отразить в своей “Поэме без героя”. Цветаева истинная дочь Серебряного века и остается верной ему до конца.
Блок пишет: «Грешить бесстыдно беспробудно, счет потерять ночам и дням..» о ком-то, Цветаева пишет: «Буду грешить, как грешу, как грешила — со страстью…» о себе. Вообще начало ХХ века в России ознаменовалось просто настоящей эпидемией самоубийств не без влияния мрачного умонастроения, царящего в искусстве. М.Ц. тоже заражена этими настроениями, и все это запечатлевается и в её поэзии.
Самое страшное, что приходилось читать в жизни, это дневники Марины Цветаевой периода гражданской войны. И это написано моим любимым поэтом! Шок был силён. Увы, в любви к ней что-то навсегда надломилось и никогда не поправится. Никакое прекраснодушие не поможет. Это безусловно явный обвинительный приговор, написанный ею самой себе собственноручно.Вот цитата из книги Людмилы Поликовской: «В записных книжках Цветаева и сама неоднократно признается, что была Ирине дурной матерью, не сумевшей перебороть неприязнь к ее «темной непонятной сущности». Если Аля уже лет с шести стала матери другом и помощником, предметом ее гордости, то отстающая в развитии (при таком питании и отсутствии надлежащего ухода — неудивительно) Ирина — только обузой. Некоторые признания просто страшно читать: вот Цветаева в приюте, где находятся обе ее дочери. Аля больна. «Даю Але сахар<…> «А что ж Вы маленькую-то не угостите?» Делаю вид, что не слышу. — Господи! — Отнимать у Али! — Почему Аля заболела, а не Ирина?!!» А вот пассаж в записной книжке от марта 1920 года (не прошло еще и двух месяцев после смерти Ирины): «Ирина! — Я теперь мало думаю о ней, я никогда не любила ее в настоящем, всегда в мечте<…> меня раздражала<…> ее тупость (голова точно пробкой заткнута!), ее грязь, ее жадность (это голодного-то ребенка! — ЛП.), я как-то не верила, что она вырастет — хотя совсем не думала о ее смерти — просто это было существо без будущего.»
В М.Ц. раздражает, однако, не только то, что она пишет в своих дневниках и письмах, с математической точностью фиксируя всю свою неприязнь к ребенку (пелёнки её называет ”гадости”, радуется, что заведующая приюта тоже считает Ирину дефективной, считает, что Ирина от рождения бездушна) но и то, что в самой поэзии она так интенсивна, так настойчива в своём особом праве жить “на краю”, на свой «голос правды небесной, против правды земной» . Поражает, что вся эта ситуация с дочерьми в приюте нисколько не тормозит потоки её писем и стихов. А о том, что злой умысел по отношению к Ирине присутствовал, свидетельствует письмо к приятельнице Звягинцевой, где она рассказывает, как просила удержать Веру Эфрон от того, чтоб та ехала в приют забирать Ирину. Вера Эфрон и не могла поехать, так как была больна. Но впоследствии Цветаева обвинила именно сестёр Эфрон в гибели дочери. Ариадна Эфрон рассказывает, что Марина Цветаева неоднократно ей говорила, что в те страшные годы стояла перед выбором: какую из дочерей сохранить, и выбор был сделан в пользу старшей. Это чтоб лишний раз подчеркнуть, как ей должна быть Аля благодарна за сохраненную жизнь. Как можно такое дочери говорить!? Раздражает, что она глуха к другим, даже поэтам (к Рильке, например). Раздражает, что она нисколько не развивается, нисколько не пытается перерасти свою романтическую сущность, понимая это как измену себе. Раздражает, что она по сути своей полностью исполняет заветы Брюсова, проповедуя ту же формулу “искусства ради искусства”, живи лишь собой, “никому не сочувствуй.”
Говорят, что поэты и не должны быть святыми, иначе поэзия бы умерла. И отталкиваясь от этой мысли, начинают всем талантам подряд засчитывать в заслугу и пьянство, и множество любовных связей, и пренебрежение детьми. Иными словами идёт абсолютное оправдание порока, а многие считают наличие порока чуть ли не главным условием настоящей гениальности. Что мы, простые смертные, можем понять в природе гениальности. Такое раболепие перед гениальностью! Но кто же требует святости от поэта, хочется лишь человечности, а не сверх-человечности.
Цветаевой присущ беспримерный романтический максимализм, устремлённость к духовному бытию и отказ от всего бытового. Она ярчайший образец трагической несовместимости высокой поэтической души с низкой, грубой, безумной действительностью. Её отношение к дочери тоже было частью того максималистского отрицания несовершенных форм жизни, романтической и в чем-то анти-человеческой установки.
Эта несовместимость, мятежный уход, отказ от действительности и составляли трагедию её жизни, приведшую её в конце концов к самоубийству. “Одна из всех- за всех — противу всех”. Возврат в СССР, арест родных, война и эвакуация были только поводом. Хотя о действительности этой она высказалась предельно правдиво и проницательно, как редко кто был способен высказаться. Например, о том, что “коммунизм и фашизм — две стороны одной медали. В то время это понимали только самые выдающиеся умы эпохи.”
А Бог с Вами!
Ходите овцами!
Ходите стадами, стаями
Без меты, без мысли собственной
Вслед Гитлеру или Сталину
Являйте из тел распластанных
Звезду или свасты крюки.
Жизнь души, стала главнейшим объектом поэзии именно ХХ века и в этом огромная заслуга большинства поэтов Серебряного века и в частности Цветаевой. Она в этом, конечно, заходит дальше всех. Может из-за этого внимания к душе, к себе она так тщательно всю жизнь ведёт свои дневники. Другое дело то, что многие жизненные детали быта опущены во имя высокого бытия в искусстве. Отсюда это неприятное ощущение лживости: сверяешь дневники и стихи одного и того же периода и обалдеваешь. Может и правда, лучше было бы дневники не читать!
Если коснуться темы любви в творчестве Цветаевой, то и тут мы очень рискуем обрушиться в пропасть, в пустоту.
Если б только не холод крайний,
Замыкающий мне уста,
я бы людям сказала тайну —
Середина любви пуста.
По её собственному признанию всю жизнь она переживает единственный роман -”роман с собственной душой”, “40 лет непрерывной души”. Это составляет предмет её безусловной гордости, не только горечи.
Когда я говорила, что она не развивается, я имела в виду человеческий, а не поэтический аспект. Для меня, например, «Поэма конца» или «Тоска по родине» — вершины её творчества, а это уже зрелые годы. Вот Ахматова развивалась. У неё были кризисы, периоды молчания, переосмысление прошлого. Её «Поэма без героя» это переоценка ценностей, взгляд назад в эпоху декаданса со всей его чертовщиной. Она вообще считала, что все, что случилось с её страной — это некое наказание за изысканные игры её поколения. В общем, Ахматова, будучи утонченнейшим лириком, была способна всё же реалистически воспринимать действительность, была способна к самокритике и критике своего поколения. Элемент раскаяния у неё силён. А в «Реквиеме» её лирический голос сливается с хором таких же как она гонимых жертв сталинизма. То, что она приникла к народу-жертве, помогло ей духовно спастись. «Я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью был». У Цветаевой же просто полная зацикленность на себе, на своём искусстве и яростное отрицание быта, то есть этой самой действительности, «на твой безумный мир — ответ один — отказ». Не случайно во время единственной встречи две поэтессы абсолютно не поняли друг друга.
Многие сравнивают двух великих женщин-поэтов и отнюдь не в пользу Ахматовой. И Бродский, несмотря на огромный пиетет к Ахматовой, талант Цветаевой ставил выше. Соснора Ахматову обвиняет в аграфии, а мне вот очень нравится остроумное выражение самой А.А.:»стихи, особенно лирические, это же не вода, текущая по водопроводу». Почему в самом деле она должна была писать так же интенсивно, бурно и неустанно, как Цветаева?
Существуют также попытки сравнения Цветаевой с Пушкиным.По мнению многих, на фоне такого яркого и всеобъемлющего гения Пушкина гений Цветаевой просто меркнет. По чисто психологическим характеристикам их, конечно, можно сравнивать, так как обоим гениям присущи незаурядная сила темперамента, динамичность, колоссальная работоспособность, природное свободолюбие. Другое дело их поэзия. По каким параметрам их можно сравнить? Эти поэты принадлежат разным эпохам. Для меня, учившейся в университете в 80-ых, Цветаева была авангард, Пушкин — хрестоматийная классика. Цветаеву в школе ещё не проходили. В Пушкине всё казалось прозрачным, ясным и… устаревшим. Она же была вся новизна в ритмике, рифме, метафоричности, повышенной эмоциональности. Это теперь я поумнела и вижу, что Пушкин вмещает в себя всё: и романтизм, и сказку, и любовный лиризм, и философскую глубину,и изобразительность, и реализм, и историзм, и радость, и боль, и свет, и мрак. Недаром же он «солнце русской поэзии» и вообще “наше всё». Уж простят мне эти штампы. И всё у Пушкина соразмерно, уравновешенно, гармонично. Цветаева же БЕЗМЕРНА. У неё другой фокус — Душа. Всё видение мира через свою душу, изнутри. Пушкин же видит душу другого. Даже если почитать её замечательное эссе «Мой Пушкин», то увидим, что прочтение Пушкина у неё очень своеобразное. На такое прочтение имеет право разве что только гений. Скажем, Татьяна Ларина, образец чистоты, искренности и нравственности, в трактовке Цветаевой превращается в символ «полноты страдания». «Татьяна стоит в зачарованном кругу своего любовного одиночества, тогда — непонадобившаяся, сейчас — вожделенная, и тогда и ныне — любящая и любимой быть не могущая». Как же повлияли на меня когда-то вот эти слова Цветаевой из того же самого эссе:»Между полнотой желания и исполнением желаний, между полнотой страдания и пустотой счастья мой выбор был сделан отродясь и — дородясь.» Кто о чём, а Цветаева об излюбленном одиночестве, о невозможности любви, о полноте страдания. Ещё в одном своём эссе «Искусство при свете совести» Цветаева опять говорит о Пушкине и об известном отрывке из «Пира во время чумы»
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
…………………….
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья –
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
Пушкин вкладывает эти гениальные слова в уста своего героя, Цветаева же воспринимает их как личное его высказывание и на этом строит своё доказательство того, что искусство и нравственность Пушкин, как и она, как и любой великий поэт, вместе не связывают. Что искусство — это особое право жить на «краю бездны», очаровываться «гибелью», так как в этом лишь «залог бессмертья». У Цветаевой в отличие от Пушкина — явный перебор, перекос в сторону “гибельного”мрака. Будучи перманентным романтиком она злоупотребляет, она так и живет всю жизнь «на краю», в «полноте страдания», в «зачарованном кругу одиночества», в невозможности любви и счастья.
Такова она, таково её трагическое мрачное мироощущение ещё до всех действительно страшных, трагических событий в её судьбе и эпохе. А Пушкин — создатель и глубокого, но мрачноватого «Пира во время чумы» и светлой радостной «Барышни-крестьянки» . Как их можно сравнивать? Он гений на все века, Цветаева же гений своей эпохи по преимуществу, вся устеремленная вверх к жизни не здесь, так как здесь жить невозможно. Жестокая эпоха, в которую ей довелось жить, конечно же заслуживала такого полного отрицания, но жизнь человеческая, данная каждому индивидууму один раз, все же всегда стремится к преодолению тупика, к спасению даже в условиях ужасной эпохи. Духовная эволюция важнее реализации дара. В своём эссе «Искусство при свете совести» Цветаева даёт беспощадную характкристику творчества, говоря, что художник подобен ребёнку не в силу невинности, а в силу своей безответственности. «Посему мне прощенья нет. Только с таких, как я, на Страшном суде совести и спросится. Но если есть Страшный суд слова — на нем я чиста.», — заключает Цветаева. Есть ли этот особый «Страшный суд слова»?
Ваш комментарий будет первым